Неточные совпадения
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка!
Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно было встретить отца родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох
в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться не могу. Где муж? Где сын? Как
в пустой
дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти
в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай
в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному
дому на Большой Морской.
Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
В Левинском, давно пустынном
доме теперь было так много народа, что почти все комнаты были заняты, и почти каждый день старой княгине приходилось, садясь зa стол, пересчитывать всех и отсаживать тринадцатого внука или внучку за особенный столик. И для Кити, старательно занимавшейся хозяйством, было не мало хлопот о приобретении кур, индюшек, уток, которых при летних аппетитах
гостей и детей выходило очень много.
— Что это за бессмыслица! — говорил Степан Аркадьич, узнав от приятеля, что его выгоняют из
дому, и найдя Левина
в саду, где он гулял, дожидаясь отъезда
гостя. — Mais c’est ridicule! [Ведь это смешно!] Какая тебя муха укусила? Mais c’est du dernier ridicule! [Ведь это смешно до последней степени!] Что же тебе показалось, если молодой человек…
«Ну, что же, надо же ему как-нибудь говорить с хозяйкой
дома», сказал себе Левин. Ему опять что-то показалось
в улыбке,
в том победительном выражении, с которым
гость обратился к Кити…
— Соскучился, Агафья Михайловна.
В гостях хорошо, а
дома лучше, — отвечал он ей и прошел
в кабинет.
Левин провел своего
гостя в комнату для приезжих, куда и были внесены вещи Степана Аркадьича: мешок, ружье
в чехле, сумка для сигар, и, оставив его умываться и переодеваться, сам пока прошел
в контору сказать о пахоте и клевере. Агафья Михайловна, всегда очень озабоченная честью
дома, встретила его
в передней вопросами насчет обеда.
В доме его чего-нибудь вечно недоставало:
в гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая щегольской шелковой материей, которая, верно, стоила весьма недешево; но на два кресла ее недостало, и кресла стояли обтянуты просто рогожею; впрочем, хозяин
в продолжение нескольких лет всякий раз предостерегал своего
гостя словами: «Не садитесь на эти кресла, они еще не готовы».
Андрей Иванович подумал, что это должен быть какой-нибудь любознательный ученый-профессор, который ездит по России затем, чтобы собирать какие-нибудь растения или даже предметы ископаемые. Он изъявил ему всякую готовность споспешествовать; предложил своих мастеров, колесников и кузнецов для поправки брички; просил расположиться у него как
в собственном
доме; усадил обходительного
гостя в большие вольтеровские <кресла> и приготовился слушать его рассказ, без сомнения, об ученых предметах и естественных.
В красавиц он уж не влюблялся,
А волочился как-нибудь;
Откажут — мигом утешался;
Изменят — рад был отдохнуть.
Он их искал без упоенья,
А оставлял без сожаленья,
Чуть помня их любовь и злость.
Так точно равнодушный
гостьНа вист вечерний приезжает,
Садится; кончилась игра:
Он уезжает со двора,
Спокойно
дома засыпает
И сам не знает поутру,
Куда поедет ввечеру.
Она его не замечает,
Как он ни бейся, хоть умри.
Свободно
дома принимает,
В гостях с ним молвит слова три,
Порой одним поклоном встретит,
Порою вовсе не заметит;
Кокетства
в ней ни капли нет —
Его не терпит высший свет.
Бледнеть Онегин начинает:
Ей иль не видно, иль не жаль;
Онегин сохнет, и едва ль
Уж не чахоткою страдает.
Все шлют Онегина к врачам,
Те хором шлют его к водам.
Но вот багряною рукою
Заря от утренних долин
Выводит с солнцем за собою
Веселый праздник именин.
С утра
дом Лариной
гостямиВесь полон; целыми семьями
Соседи съехались
в возках,
В кибитках,
в бричках и
в санях.
В передней толкотня, тревога;
В гостиной встреча новых лиц,
Лай мосек, чмоканье девиц,
Шум, хохот, давка у порога,
Поклоны, шарканье
гостей,
Кормилиц крик и плач детей.
Гостиная и зала понемногу наполнялись
гостями;
в числе их, как и всегда бывает на детских вечерах, было несколько больших детей, которые не хотели пропустить случая повеселиться и потанцевать, как будто для того только, чтобы сделать удовольствие хозяйке
дома.
По ее мнению, такого короткого знакомства с богом было совершенно достаточно для того, чтобы он отстранил несчастье. Она входила и
в его положение: бог был вечно занят делами миллионов людей, поэтому к обыденным теням жизни следовало, по ее мнению, относиться с деликатным терпением
гостя, который, застав
дом полным народа, ждет захлопотавшегося хозяина, ютясь и питаясь по обстоятельствам.
— Да, господин капитэн, и какой же это неблагородный
гость, господин капитэн, когда
в благородный
дом…
— Конечно, — отвечал Хлопуша, — и я грешен, и эта рука (тут он сжал свой костливый кулак и, засуча рукава, открыл косматую руку), и эта рука повинна
в пролитой христианской крови. Но я губил супротивника, а не
гостя; на вольном перепутье да
в темном лесу, не
дома, сидя за печью; кистенем и обухом, а не бабьим наговором.
«Ивана Кузмича
дома нет, — сказала она, — он пошел
в гости к отцу Герасиму; да все равно, батюшка, я его хозяйка.
«Уж не несчастье ли какое у нас
дома?» — подумал Аркадий и, торопливо взбежав по лестнице, разом отворил дверь. Вид Базарова тотчас его успокоил, хотя более опытный глаз, вероятно, открыл бы
в энергической по-прежнему, но осунувшейся фигуре нежданного
гостя признаки внутреннего волнения. С пыльною шинелью на плечах, с картузом на голове, сидел он на оконнице; он не поднялся и тогда, когда Аркадий бросился с шумными восклицаниями к нему на шею.
Приятелей наших встретили
в передней два рослые лакея
в ливрее; один из них тотчас побежал за дворецким. Дворецкий, толстый человек
в черном фраке, немедленно явился и направил
гостей по устланной коврами лестнице
в особую комнату, где уже стояли две кровати со всеми принадлежностями туалета.
В доме, видимо, царствовал порядок: все было чисто, всюду пахло каким-то приличным запахом, точно
в министерских приемных.
За окном тяжко двигался крестный ход: обыватели города, во главе с духовенством всех церквей, шли за город,
в поле — провожать икону Богородицы
в далекий монастырь, где она пребывала и откуда ее приносили ежегодно
в субботу на пасхальной неделе «
гостить», по очереди, во всех церквах города, а из церквей, торопливо и не очень «благолепно», носили по всем
домам каждого прихода, собирая с «жильцов» десятки тысяч священной дани
в пользу монастыря.
Самгин вспомнил, что с месяц тому назад он читал
в пошлом «Московском листке» скандальную заметку о студенте с фамилией, скрытой под буквой Т. Студент обвинял горничную
дома свиданий
в краже у него денег, но свидетели обвиняемой показали, что она всю эту ночь до утра играла роль не горничной, а клиентки
дома, была занята с другим
гостем и потому — истец ошибается, он даже не мог видеть ее. Заметка была озаглавлена: «Ошибка ученого».
Дома Лютова ждали
гости: женщина, которая посещала его на даче, и красивый, солидно одетый блондин
в очках, с небольшой бородкой.
Штольц познакомил Обломова с Ольгой и ее теткой. Когда Штольц привел Обломова
в дом к Ольгиной тетке
в первый раз, там были
гости. Обломову было тяжело и, по обыкновению, неловко.
И видится ему большая темная, освещенная сальной свечкой гостиная
в родительском
доме, сидящая за круглым столом покойная мать и ее
гости: они шьют молча; отец ходит молча. Настоящее и прошлое слились и перемешались.
— Как что? Ты обманываешь тетку, тайком уходишь из
дома, видишься наедине с мужчиной… Попробуй сказать это все
в воскресенье, при
гостях…
К утру
гости разъехались и разошлись, с грехом пополам, и опять все смолкло
в доме до Ильина дня.
— А вы-то с барином голь проклятая, жиды, хуже немца! — говорил он. — Дедушка-то, я знаю, кто у вас был: приказчик с толкучего. Вчера гости-то вышли от вас вечером, так я подумал, не мошенники ли какие забрались
в дом: жалость смотреть! Мать тоже на толкучем торговала крадеными да изношенными платьями.
Как там отец его, дед, дети, внучата и
гости сидели или лежали
в ленивом покое, зная, что есть
в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное
в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов
в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него на столе, а белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками и с голыми локтями.
Захар не старался изменить не только данного ему Богом образа, но и своего костюма,
в котором ходил
в деревне. Платье ему шилось по вывезенному им из деревни образцу. Серый сюртук и жилет нравились ему и потому, что
в этой полуформенной одежде он видел слабое воспоминание ливреи, которую он носил некогда, провожая покойных господ
в церковь или
в гости; а ливрея
в воспоминаниях его была единственною представительницею достоинства
дома Обломовых.
Сначала ему тяжело стало пробыть целый день одетым, потом он ленился обедать
в гостях, кроме коротко знакомых, больше холостых
домов, где можно снять галстук, расстегнуть жилет и где можно даже «поваляться» или соснуть часок.
Дома, когда
гости уедут, она, еще
в пышном наряде, бросается ему на грудь, как сегодня…
И много говорила Анисья, так что Илья Ильич замахал рукой. Захар попробовал было на другой день попроситься
в старый
дом,
в Гороховую,
в гости сходить, так Обломов таких
гостей задал ему, что он насилу ноги унес.
И недели три Илюша
гостит дома, а там, смотришь, до Страстной недели уж недалеко, а там и праздник, а там кто-нибудь
в семействе почему-то решит, что на Фоминой неделе не учатся; до лета остается недели две — не стоит ездить, а летом и сам немец отдыхает, так уж лучше до осени отложить.
Она стригла седые волосы и ходила
дома по двору и по саду с открытой головой, а
в праздник и при
гостях надевала чепец; но чепец держался чуть-чуть на маковке, не шел ей и как будто готов был каждую минуту слететь с головы. Она и сама, просидев пять минут с
гостем, извинится и снимет.
У Марфеньки на глазах были слезы. Отчего все изменилось? Отчего Верочка перешла из старого
дома? Где Тит Никоныч? Отчего бабушка не бранит ее, Марфеньку: не сказала даже ни слова за то, что, вместо недели, она пробыла
в гостях две? Не любит больше? Отчего Верочка не ходит по-прежнему одна по полям и роще? Отчего все такие скучные, не говорят друг с другом, не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем молчат бабушка и Вера? Что сделалось со всем
домом?
Венчали их
в сельской церкви, после обедни
в воскресенье, и потом
гостям предложен был парадный завтрак
в большой зале старого
дома, которую перед тем за неделю мыли, чистили, скребли, чтоб отпировать
в ней
в последний раз.
Какой эдем распахнулся ему
в этом уголке, откуда его увезли
в детстве и где потом он
гостил мальчиком иногда,
в летние каникулы. Какие виды кругом — каждое окно
в доме было рамой своей особенной картины!
Дом вытянулся
в длину,
в один этаж, с мезонином. Во всем благословенное обилие:
гость приедет, как Одиссей
в гости к царю.
Бабушка не решилась оставить его к обеду при «хороших
гостях» и поручила Викентьеву напоить за завтраком, что тот и исполнил отчетливо, так что к трем часам Опенкин был «готов» совсем и спал крепким сном
в пустой зале старого
дома.
Через неделю после радостного события все
в доме пришло
в прежний порядок. Мать Викентьева уехала к себе, Викентьев сделался ежедневным
гостем и почти членом семьи. И он, и Марфенька не скакали уже. Оба были сдержаннее, и только иногда живо спорили, или пели, или читали вдвоем.
Но все еще он не завоевал себе того спокойствия, какое налагала на него Вера: ему бы надо уйти на целый день, поехать с визитами, уехать
гостить на неделю за Волгу, на охоту, и забыть о ней. А ему не хочется никуда: он целый день сидит у себя, чтоб не встретить ее, но ему приятно знать, что она тут же
в доме. А надо добиться, чтоб ему это было все равно.
Полины Карповны не было. Она сказалась больною, прислала Марфеньке цветы и деревья с зеленью. Райский заходил к ней утром сам, чтобы как-нибудь объяснить вчерашнюю свою сцену с ней и узнать, не заметила ли она чего-нибудь. Но она встретила его с худо скрываемым, под видом обидчивости, восторгом, хотя он прямо сказал ей, что обедал накануне не
дома,
в гостях — там много пили — и он выпил лишнюю рюмку — и вот «до чего дошел»!
К нему все привыкли
в городе, и почти везде, кроме чопорных
домов, принимали его, ради его безобидного нрава, домашних его несогласий и ради провинциального гостеприимства. Бабушка не принимала его, только когда ждала «хороших
гостей», то есть людей поважнее
в городе.
Луна освещала новый
дом, а старый прятался
в тени. На дворе,
в кухне,
в людских долее обыкновенного не ложились спать люди, у которых
в гостях были приехавшие с барыней Викентьевой из-за Волги кучер и лакей.
С князем он был на дружеской ноге: они часто вместе и заодно играли; но князь даже вздрогнул, завидев его, я заметил это с своего места: этот мальчик был всюду как у себя
дома, говорил громко и весело, не стесняясь ничем и все, что на ум придет, и, уж разумеется, ему и
в голову не могло прийти, что наш хозяин так дрожит перед своим важным
гостем за свое общество.
Придумав вкратце речь, которую он скажет завтра мужикам, Нехлюдов пошел к управляющему и, обсудив с ним за чаем еще раз вопрос о том, как ликвидировать всё хозяйство, совершенно успокоившись
в этом отношении, вошел
в приготовленную для него комнату большого
дома, всегда отводившуюся для приема
гостей.
— Шикарный немец, — говорил поживший
в городе и читавший романы извозчик. Он сидел, повернувшись вполуоборот к седоку, то снизу, то сверху перехватывая длинное кнутовище, и, очевидно, щеголял своим образованием, — тройку завел соловых, выедет с своей хозяйкой — так куда годишься! — продолжал он. — Зимой, на Рождестве, елка была
в большом
доме, я
гостей возил тоже; с еклектрической искрой.
В губернии такой не увидишь! Награбил денег — страсть! Чего ему: вся его власть. Сказывают, хорошее имение купил.
Гости не выходили из
дому, и каждый день придумывалось какое-нибудь новое развлечение, так что
в конце концов Привалов почувствовал себя
в своем собственном
доме тоже
гостем, даже немного меньше — посторонним человеком, который попал
в эту веселую компанию совершенно случайно.
— Свидания
в первое время происходили
в часы службы Половодова
в банке. Привалов являлся как раз
в то время, когда хозяину нужно было уходить из
дому, и он каждый раз упрашивал
гостя подождать до его возвращения, чтобы пообедать вместе. Это были счастливые минуты… Антонида Ивановна, проводив мужа, забывала всю свою лень и дурачилась, как институтка.
— Они дома-с… — почтительно докладывал он, пропуская Привалова на лестницу с бархатным ковром и экзотическими растениями по сторонам. Пропустив
гостя, он захлопнул дверь под носом у мужиков. — Прут, сиволапые, прямо
в двери, — ворчал он, забегая немного вперед Привалова.